Зимние вечера - Страница 26

С Жеребцовой y Маши были другого рода отношения: они никогда не целовались и очень редко разговаривали друг с другом. Но когда в голове Маши появлялся какой-нибудь из мучивших ее вопросов, она никому не сообщала его, кроме Жеребцовой. Ta всегда с участием выслушивала ее, иногда оказывалось, что она уже успела разрешить для себя те сомнения, какие мучили ее подругу, и она охотно делилась с ней своими знаниями; иногда она говорила ей: — Об этом надобно подумать, я спрошу дома, подожди, это мы узнаем.

Отец Жеребцовой занимался литературным трудом; старшие братья были студентами университета; в такой семье ей нетрудно было удовлетворять свою любознательность, добывать сведения обо всех интересовавших ее предметах. В ее сумке, рядом с учебными вещами, всегда лежала какая-нибудь книга, которой она зачитывалась в промежутках между классами, и она охотно предлагала эту книгу Маше, a по субботам она часто говорила ей: «Приходи ко мне сегодня вечером, почитаем и потолкуем вместе». Маша никогда не отказывалась от этих приглашений и от этих книг. Она отдыхала от всех своих неприятностей, сидя в уютной комнате своей подруги и рассуждая, горячо споря с ней о вещах, не имевших никакого отношения к окружавшей ее жизни; часто, не замечая времени, просиживала она целые ночи напролет за интересным чтением.

Это были единственные удовольствия, которыми она пользовалась, но и за эти удовольствия ей приходилось дорого платить. После вечера, проведенного с Жеребцовой, еще мучительнее действовало на нее все, что ей приходилось видеть и испытывать как y Негоревых, так и дома. После нескольких бессонных ночей, проведенных за чтением, она не в состоянии была дома засиживаться за приготовлением уроков. Несмотря на все ее усилия бороться со сном, глаза ее слипались, голова падала на стол, и она крепко засыпала над открытой тетрадью и просыпалась только утром от ворчанья Ирины Матвеевны, бранившей ее за сиденье по ночам. Она в испуге вскакивала с места и хваталась за книги, чтобы прочесть заданные уроки; но в мастерской начиналась обычная утренняя возня, шум, брань Анюты на девочек; ей невозможно было сосредоточить своего внимания, она едва понимала, что читает; время летело, и приходилось отправляться в гимназию с грустной мыслью, что уроки не приготовлены. Учителя удивлялись, отчего девочка, которая иногда так превосходно отвечала на все их вопросы, в другой раз не могла исполнить самой простой работы. Они не имели понятия о Машиной жизни и потому приписывали ее неудовлетворительные ответы лености. Они делали ей выговоры, читали наставления, и Маша должна была покорно выслушивать их упреки, не смея сказать ни слова в свое оправдание.

Особенно трудно стало Маше с переходом в III-й класс гимназии. Там занятия были серьезнее, чем в V-м, от воспитанниц требовалось больше домашней работы, a времени в распоряжении Маши было все так же мало. Кроме того, она cтала замечать, что и здоровье изменяет ей; часто чувствовала она сильную головную боль, иногда на нее находил какой-то столбняк, так что она переставала понимать самые обыкновенные вещи. Отметки, которые она получала в гимназии, становились с каждым месяцем все хуже и хуже, Перед началом подготовки к переходному экзамену; классная дама заметила ей:

— Смотрите, Федотова, если вы не поправитесь на экзамене, вам придется остаться в этом классе!

Остаться, да разве же это мыслимо! Мать и без того беспрестанно повторяла, что до окончания курса осталось слишком долго; Негоревы поговаривали, что Настеньке нужно бы взять настоящую гувернантку; если она не перейдет во II-й класс, они, пожалуй, и совсем откажутся за нее платить, и опять ей не останется другого выхода, кроме поступления в модный магазин. Нет, нет, это невозможно: нужно трудиться, нужно напрягать все свои силы; пусть голова трещит, точно готова развалиться на части; надо пересилить боль, победить усталость, отогнать сон; надо учиться, надо учиться во что бы то ни стало! И Маша училась, училась, чуть не до отупения. Даже Ирина Матвеевна перестала считать ее занятия пустяками и, с беспокойством поглядывая на ее осунувшееся, мертвенно бледное лицо, говорила ей уже ласково:

— Ты бы отдохнула, Машута, ведь этак заболеть можно!

— Что с тобой, Федотова? Ты больна? — спрашивали гимназистки, встречаясь с ней на экзаменах.

— Нет, я не спала сегодня ночью, все училась, — беззвучным голосом отвечала Маша.

— Я также всю ночь просидела над книгами, — говорила слегка побледневшая Жеребцова, — зато уж, кажется хорошо знаю, не собьюсь!

— Вот охота не спать из-за экзаменов! — удивлялась как всегда свежая и розовенькая Коптева. — A я так, по правде сказать, и в книгу-то мало заглядывала! Мне гувернантка все рассказала, объяснила. Я, кажется, знаю, a если и не знаю, так не беда!

Экзамены кончились. Жеребцова перешла в следующий класс первой ученицей, Коптева третьей, Маша одною из последних, но она и тем была довольна.

— Поздравляю, теперь тебе можно будет отдохнуть, — сказала Жеребцова, дружески пожимая ее руку.

— Да, может быть, и голова перестанет болеть, — слабым голосом проговорила Маша.

Она достигла своей цели и чувствовала, что силы оставляют ее.

— Знаешь что, Федотова! — вскричала Наденька Коптева, с испугом заглядывая в потускневшие глаза своей подруги: — послезавтра мы уезжаем в деревню на все лето. Поедем с нами! Я так буду рада этому! И маменька, и папенька также! Ты y нас поздоровеешь, с осени тебе легче будет приняться за занятия.

— Я право не знаю… — сказала Маша, едва понимая в чем дело.