Зимние вечера - Страница 44

Соня тихонько ласкала худенькую ручку, и слезы текли из глаз ее. Она не слышала, как дверь осторожно отворилась: маленькая Ада прокралась в комнату и подошла к кровати. Увидев, что Мима лежит неподвижно, а Соня плачет, девочка смутилась; плутовато-торжествующее выражение, с каким она вошла в комнату, очевидно, улизнув от гувернантки, сменилось испуганным, и она робко спросила:

— Сонечка, что ты плачешь? Разве Мима умрет?

— По всей вероятности, умрет, — отвечала Соня, которую все эти дни раздражал беззаботный смех Ады.

Ада стояла несколько секунд молча, с жалобным видом глядя на больную.

— Соня, — проговорила она со слезами в голосе. — Мне жалко Мимы!.. Я не хочу, чтобы она умерла!

— А зачем ей жить? — заговорила Соня взволнованным голосом. — Чтобы опять мучиться? Помнишь, как ты всегда обижала ее? Ты здоровая, сильная девочка и нисколько не жалела ее, слабенькую, болезненную! Ты нарочно дразнила ее, а когда она сердилась, ты же бежала жаловаться на нее! Ты злая девочка… Бог видит это и отнимет у тебя сестрицу! Пусть ты растешь одна, и не с кем тебе будет играть, не с кем дружиться!

Ада побледнела и смотрела на Соню широко раскрытыми глазами. Никогда никто так не говорил с ней.

Слова Сони производили на нее сильное впечатление: она инстинктивно чувствовала, что в них сквозит искреннее чувство.

— Сонечка, — робко произнесла она после минутного молчания, — ты добрая, попроси Бога, чтобы Мимочка не умирала! Скажи ему, что я больше не буду обижать ее!

Соня была тронута.

— И ты тоже молись Богу, милая, — сказала она ласково, — и потом старайся не шуметь, не кричать в тех комнатах. Если ты испугаешь Мимочку, она, наверное, умрет. Поцелуй ее ручку, — видишь, какая маленькая, худенькая ручка! А теперь уйди отсюда.

Ада покорно сделала все, что говорила Соня; глаза ее были полны слез, а личико бледно и как-то необычно серьезно.

Жизнь и смерть вели упорную борьбу в хрупком тельце Мимочки. Наконец жизнь победила.

Утром, на третий день после описанной сцены, сиделка объявила, что больная спит спокойно и что у нее больше нет жара. Ада вскочила со стула и готовилась по обыкновению бурно выразить свою радость; но Соня удержала ее:

— Ты слышала, она спит! Если ты ее разбудишь, ей опять станет хуже, — сказала она.

Ада вдруг притихла и на цыпочках вышла из комнаты.

Выздоровление Мимы пошло очень медленно.

Пока она была так слаба, что не могла ни разговаривать, ни поднимать головы с подушки, она довольствовалась уходом сиделки. Но по мере того, как силы возвращались к ней, ей становилось скучно с этой чужой, молчаливой женщиной, которая не умела ни играть, ни рассказывать сказки. Егор Савельич выражал свое участие к больной тем, что покупал ей игрушки; Анна Захаровна раза три в день заходила в ее комнату, гладила ее по голове и говорила ей несколько ласковых слов; но сидеть около нее, забавлять ее — этого не могли ни отец, ни мать; это просто казалось лишним и им, и Нине, и Мите. Соня не разделяла этого мнения. Бледная, слабенькая Мимочка живо напоминала ей ее больного брата; она не забыла тех нежных забот, которыми окружали его выздоровление, и по сравнению с ним Мимочка представлялась ей каким-то заброшенным ребенком. Она не могла равнодушно видеть ее унылого личика, слышать жалобный голосок, каким она говорила: «Мне очень скучно!» и старалась как можно больше времени проводить с нею.

Она часто звала и Аду занимать больную. Роль «добренькой девочки» нравилась Аде как новинка, тем более что ее нетрудно было разыгрывать: Мима не имела сил не только драться, но даже кричать. При всякой неприятности исхудалое личико ее складывалось в такую жалкую гримасу, она начинала так жалобно плакать, что не было возможности сердиться на нее.

— Не плачь, миленькая, — утешала ее Ада, — я сделаю, как ты хочешь! — и затем, обращаясь к Соне, она прибавляла. — Видишь, я ведь добрая?

Митя очень досадовал, что Соня отдает так много времени детям.

— У Мимы есть сиделка, у Ады — гувернантка, для чего еще ты сидишь с ними? — ворчал он.

— У тебя есть учителя, есть товарищи, для чего мне сидеть с тобой? — отвечала Соня и полушутя, полусерьезно упрекнула его, что он не любит своих сестер и вообще не умеет сочувствовать чужому страданию.

Митя надулся и отошел от нее, но на следующий день он принес Миме картинку своей работы и потом стал чуть не каждый день заходить к ней и рассказывать ей разные происшествия из жизни училища.

Одна только Нина не выказывала никакого участия к больной. Она была в очень дурном настроении духа: «Царевна София» положительно не давалась ей. Она написала первые три-четыре сцены, а дальше ничего не могла придумать. Ей хотелось сделать из Софии героиню, а она все как-то выходила честолюбивой злодейкой. Бедная писательница рвала лист за листом и сердито расхаживала по своему кабинету, досадуя на смех, который раздавался в комнате выздоравливавшей Мимочки.

Глава VII

Болезнь Мимы и уход за нею поглощали все внимание Сони; но по мере выздоровления больной ее мысли чаще и чаще обращались к родной семье. Письма матери сильно беспокоили ее: несмотря на очевидное желание Веры Захаровны не тревожить дочь, в них все больше и больше сквозила грустная нота. Наконец, Соня стала настоятельно просить мать ничего от нее не скрывать и совершенно откровенно написать ей, каково здоровье отца.

Вот какой малоутешительный ответ получила она после двух недель нетерпеливого ожидания: «Ты угадала, моя дорогая, — писала Вера Захаровна, — что у меня тяжело на душе. Дело в том, что здоровье папы, заметно поправившееся зимою, теперь опять сильно тревожит меня: он стал раздражителен, не интересуется ничем окружающим, тоскует, плохо спит, ничего не ест. Дня через три мы едем в Париж посоветоваться с известным специалистом по нервным болезням. Я телеграфирую тебе, как он определит болезнь папы и куда посоветует нам ехать: я понимаю, что неизвестность должна томить тебя».